— Идем на речку, Лиза! Скорее, ребята собрались, только нас ждут! – От голоса курносой девчонки в ушах звенело сотней колокольчиков.
Лиза только смущенно пожала плечами, отрицательно мотнув головой. Ее поистине величественная густая коса качнулась, вторя плавному жесту. Сверстницы тихонько завидовали этому подарку природы, а мальчишки недоумевали, как ее шея не сломалась под тяжестью.
— Ну что ты все одна да одна? Все идут, а ты особенная, что ли? – Девчонка явно недоумевала, и немного сердилась. Многие считали Лизу странной, и на речку позвали скорее ради приличия и из некоторой жалости, заранее зная, что та, как всегда, откажется.
— Спасибо, Маша. Я лучше останусь. – Виноватая улыбка на секунду осветила ее лицо, и тут же погасла где-то за привычным задумчивым взглядом.
— А… Ну тебя, Лизка. Век дома просидишь со своими книжками. – Ее собеседница, нахмурив черные брови, словно беззаботная птичка, упорхнула к стайке молодежи, ждущей ее чуть поодаль.
Родители Лизы погибли много лет назад на каких-то далеких лагерных стройках, оставив девушке только счастливые воспоминания и любовь к чтению, которая постепенно и вытеснила из ее юной жизни живых людей, ведь те казались скучными, а порой черствыми и злыми. Поэтому, постояв у калитки и дождавшись, когда компания ребят скроется из виду, она неуверенно ступила на широкую пыльную дорогу.
Под раскидистым дубом – молчаливым свидетелем канувших в Лету времен, Лиза находила душевный покой, сидя на теплых корнях, слушая мягкий шепот листьев и погружаясь с головой в строки романа. Так было вчера, так было сегодня, так было каждый летний день, будь он солнечный или хмурый. А вокруг простирался бескрайний луг, и грациозные лошади задумчиво жевали сочную траву. И как-то особенно легко и хорошо становилось на сердце.
— Лиза! – Знакомый голос отвлек от интересной страницы. – Я знал, что ты здесь. – Парень улыбался немного виновато, встретившись со спокойным взглядом глубоких зеленых глаз и не зная, как продолжить небрежно начатый разговор.
— Здравствуй, Леня. – Заполнила она неловкую паузу, снова светло улыбнувшись.
— Тебя не позвали на речку?
— Нет, что ты. Маша приходила…
— Я думал, они про тебя забыли. Пойдем? – Он протянул Лизе руку с надеждой.
— Мне совсем не хочется. Я посижу немного здесь. Ты не обидишься?
— А можно я тоже посижу? Что читаешь?
Зеленые, как омуты, глаза выражали беспомощность. Девушка явно не ожидала, что в ее маленький уютный мирок ворвутся так бесцеремонно. И не желала такого вторжения. Леня заметил все это, вспыхнув обидой.
— Я понял. Сиди хоть до старости под своим дубом. Тоже мне, графиня выискалась. – Зло бросил он сквозь зубы, широкими шагами меряя тропку к реке.
А над лугом безмолвной тенью стремительно собирались тучи…
***
1941 г.
— Идут! Господи, спаси и сохрани нас…
Рев двигателей и чужая речь резали слух и вселяли тревогу. Совсем недавно отгремела канонада, и колонны отступающих нескончаемым потоком отхлынули на восток. А теперь и те самые чужеземцы, по рассказам и слухам, не знающие ни жалости, ни совести, ступили на родные улицы…
Дождь сиротливо стучался в окно, где-то бешено лаяли собаки, первыми готовые вступить в схватку с незваными гостями. Изрядно забрызганная грязью машина остановилась у ворот. В полумраке вечера, вступающего в права, можно было различить два силуэта, появившихся во дворе. Первый – в высокой фуражке, пересек двор буквально в несколько широких шагов. Второй семенил позади и нес чемодан, то и дело спотыкаясь и ругаясь с огромной цепной дворнягой.
— Шевелись, Курт, что ты там возишься?! – Недовольно бросил первый.
— Виноват, герр гауптман! – Задев и повалив на землю какой-то стоявший у дома огородный инвентарь, он, наконец, достиг крыльца.
— Чтобы тебя убить, даже русских не понадобится.
Громкий стук в двери вывел Лизу и ее тетку из оцепенения, в котором они напряженно застыли у окна, не зажигая света. Нужно было открывать, впустив в дом страх и неизвестность.
— Куда?! – Тетя Орыся схватила за рукав девушку, шагнувшую в сени. – Спрячься где-нибудь, дуреха!..
— Добрый вечер. Да поставь ты уже этот чертов чемодан и исчезни! – Офицер прикрикнул на незадачливого Курта, успевшего с грохотом опрокинуть ведро, и женщина вздрогнула, как и Лиза за закрытой дверью соседней комнаты. Его слишком громкий и высокий голос сразу вызвал ужас вперемешку с отвращением. Испуганный рядовой напоследок споткнулся об порог и буквально вылетел на улицу. Бросив ему вслед пренебрежительный взгляд, гауптман направился было к двери, за которой, чуть дыша, стояла девушка, но тетя Орыся, превозмогая дрожь в коленях, бросилась за ним.
— Пан офицер! Сюда. Вот, проходите за стол. Вещи мне отдайте. – Она указала на кухню, в то же время выхватывая чемодан и направляясь в другую комнату, про себя читая молитву.
— За ужин был бы вам признателен. – Устало опустившись на длинную скамью, сказал он, словно был готов вот-вот уснуть, но еще держался из последних сил.
«Черт его разберет, что он там болтает. Мало ли что в голову взбредет, и поминай как звали… Девку жалко, не пожила толком».
— Сейчас-сейчас. Погодите немного. – Изо всех сил она пыталась приветливо улыбаться, выставляя на стол все лучшее, что было в доме. Может, оценит такую теплую встречу, да не тронет? Хотя… Если он так обращается с собственными подчиненными, чего же ожидать им?..
— Ну что? – В вопросе Лизы даже не скрывалось любопытство.
— Вроде, спит. Поживем еще маленько. – Тетка подмигнула девушке, правдоподобно изобразив спокойствие и веселую бесшабашность, присущую ей в любых ситуациях.
Почти всю ночь Лиза не сомкнула глаз, изредка проваливаясь в напряженный, болезненный сон, все остальное время с опаской прислушиваясь к каждому шороху. Наконец, лишь только рассветные лучи пробрались сквозь легкие занавески, она выскользнула из постели, убедившись, что тетя Орыся наконец неспокойно уснула. На цыпочках, стараясь не издать ни единого звука, пробралась к соседней комнате и застыла на пороге. Значит, события вчерашнего вечера не развеялись, как кошмар. На кровати лежал враг – человек чужой и, скорее всего, опасный. Затаив дыхание, девушка принялась с интересом разглядывать незваного гостя. Как ни странно, он не соответствовал представлению, нарисованному напуганным сознанием. Короткие светлые волосы, круглые очки (вероятно, забыл их снять от усталости), расслабленно приоткрытый рот. Лицо его не казалось злым нисколько. Если бы не форма, аккуратно сложенная на стуле, можно было бы принять его за учителя сельской школы. Рука под подушкой – возможно, сжимает оружие. Бесцеремонный солнечный луч, скользнув по комнате, замер на щеке офицера, и тот недовольно поморщился сквозь сон. Неосторожный шаг назад, предательский скрип половицы… Успев спрятаться за угол и прижаться к стене в тот же миг Лиза услышала щелчок затвора – спал их новый жилец на удивление чутко…
— Цвіте терен, цвіте терен, та й цвіт опадає…
Гауптман Дитер Кирхнер замер на пороге, завороженный мелодией народной песни на незнакомом языке. Только что постиранное белье трепетало на ветру, обдавая запахом свежести. Над головой вился виноград, лаская слух тихим шелестом листьев…
— Хто з любов’ю не знається, той горя не знає…
Глубокий девичий голос немного отрешенно уносился в небо, словно из самого сердца, осторожно касаясь души любого, кто оказался рядом. Еще в мирное время соседи и случайные прохожие останавливались, на миг забыв обо всех делах, как только слышали, что Лиза вновь пела – грустно и задумчиво. Не смог пройти мимо и тот, кто вчера ворвался в тихую жизнь этого дома, от кого тетя Орыся так хотела спрятать и уберечь девушку.
— А я молода дівчина, та й горя зазнала…
Выпорхнув из-за только что развешенной белой простыни, Лиза столкнулась с офицером лицом к лицу. Она тут же отпрянула назад. Таз выпал из рук со звоном, окатив водой низ форменных брюк и начищенные сапоги. И девушка мысленно приготовилась принять пулю за свою роковую неловкость. Отчего же враг не спешит взорваться гневом?..
— Прости, не хотел тебя напугать. Ты очень красиво пела. Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Понимаешь? Я Дитер. Как тебя зовут? – Сделав вывод, что его собеседница не знает немецкого, он показал пальцем сначала на себя, потом на нее, затем поднял с земли злосчастный таз и отдал ей в руки.
— Лиза. – Только и сказала она, на нетвердых ногах пройдя в дом. Опасность миновала.
— Ульрих, объясни мне, что происходит?!
Под конвоем невысокого солдата, лениво жующего травинку и небрежно закинувшего карабин за плечо, по сельской улице шла… Лиза.
— Задержали возле поста у дуба, герр гауптман! – От безмятежного вида рядового в момент не осталось и следа. – Бродила одна, что-то высматривала… Что делала там – не отвечает. Наверное, партизанская связная.
Девушка подняла глаза на Дитера и смерила его взглядом презрительным и осуждающим, казалось, видящим самую суть, но в то же время, как всегда, философски спокойным. В руке ее, отведенной немного назад, был небольшой букетик луговых цветов, и это не укрылось от внимания офицера. Такие же цветы каждый день появлялись в их доме, в глиняном горшочке на окне, наполняя воздух едва уловимым чуть горьковатым ароматом. Несмотря на суровое время, раздавившее железными гусеницами и тяжелыми сапогами счастье и покой, Лиза сохраняла в душе поразительную способность видеть красоту.
— Вы бы так настоящих партизан ловили… Возвращайся на пост, бегом!
— Виноват, герр гауптман! – Ничего не понимающий рядовой тем не менее поспешил выполнить команду.
— Не ходи туда больше, хорошо? Это опасно, в другой раз и выстрелить могут. А, черт… Все равно меня не понимаешь. Ты какая-то особенная, Лиза. Не могу тебя понять. Все прячутся, лишний раз на улице не показываются. А ты идешь одна за цветами… Это, наверное, правильно. Война приходит и уходит. А жизнь не заканчивается…
К окнам прильнули любопытные соседи, наблюдая, как Лиза в сопровождении немецкого офицера идет домой. Он говорил, а она молчала, казалось, думая о чем-то далеком.
— Ох, беда, Орыся… Хлопцев Карпенковских, Богдана и Федьку, вчера забрали, а сегодня уже вон – повесили, сердешных… Партизанам помогали, говорят. Маленькие ведь совсем – едва четырнадцать исполнилось… Из комендатуры вывели – не узнал никто… Измученные да побитые оба… Леньку арестовали, да много еще кого… — Женщина говорила сбивчиво от рыданий, торопясь рассказать все, пока рядом не было немцев.
— Господи… А Леньку-то за что? – Склонившись на забор, тетка внимала каждому слову соседки.
— А кто ж их разберет, проклятых… Это все постоялец ваш зверствует, чтоб ему пусто было… Он у них чуть ли не самый старший. Машку-то говорят, самолично расстрелял, кровопивец.
— Машеньку?.. – Ахнула Орыся, с трудом держась на ногах. Перед ее глазами возникла живая, приветливая, озорная девчонка, иногда прибегавшая к Лизе и звонким смехом наполнявшая двор.
— Ее, сердешную. Петька-полицай жинке своей проболтался, пьяный. Попалась, когда листовки клеила, на самую комендатуру водрузить умудрилась.
— Эх, Маша-Маша, отчаянная да смелая… Не сберегла себя. Зачем же так?.. За что нам эта напасть?!
— И вот ваш этот офицер прямо в лоб ей, в упор, и выстрелил. И как рука поднялась, как в глаза ее мог смотреть?!
Какой-то шум заставил тетю Орысю обернуться. Соседку будто ветром сдуло. А тот самый «кровопивец», широко улыбаясь, открывал калитку перед Лизой, пропуская ее вперед…
— И не стыдно тебе с этим выродком по селу таскаться? Людей бы хоть постеснялась!
— Я ничего не сделала, тетя. – Тихо ответила девушка. Но женщина продолжала говорить с нескрываемой горечью.
— Не сделала… Зато он много чего сделал. Карпенковых повесил, Машеньку расстрелял… Леньку твоего арестовал. Понимаешь?! Ленечку, он же с первого класса тебе портфель со школы носил, с математикой помогал, защищал всегда от обидчиков! Любил тебя бедный мальчик! А ты… Позор мой, горе мое! Кого я вырастила?! – Тетя Орыся зашлась глухими рыданиями, не видя, как Лиза, словно вихрь, влетела в дом.
Офицер сидел за столом в своей комнате и сосредоточенно читал какую-то книгу. Девушка на секунду замешкалась в двери, но затем решительно окликнула его:
— Дитер!
— Да? – Он удивленно поднял голову. – Что-то случилось, Лиза?
— Вы… Зачем вы Машу расстреляли? Девочку, возрастом, как я, ростом чуть ниже, с серыми глазами, с двумя косичками?! – Губы ее дрожали, и видно было, что она вот-вот заплачет.
— Я думал, ты не знаешь немецкого. – Дитер Кирхнер был поражен, не веря своим ушам. Значит, Лиза понимала все и раньше, просто не хотела ничего говорить.
— Почему вы мне не отвечаете?! Что она сделала? Или вы уже ее не помните?
Глаза ее – два зеленых омута, сверкали какой-то не виданной ранее решимостью и уже знакомым презрением. Но вот спокойствия в них больше не осталось.
— Помню, Лиза. Она была расстреляна за связь с партизанами и распространение вражеских листовок. Это война, а не игрушки, и если та девушка решила принять в ней участие, я обязан ее… Ты понимаешь. Присядь, что же ты стоишь? – Он пододвинул ей стул. Она опустилась на край сидения и заплакала.
— Мы учились вместе в школе. Я не верю, что ее больше нет. – Слезы лились по ее щекам, но Лиза, казалось, не замечала их, не отводя от Дитера прямого взгляда. – А Леню… За что арестован Леонид Вершинский?
— Он подозревается в пособничестве партизанам. Был задержан за нарушение комендантского часа…
— Он деду своему больному в соседнее село продукты носил! Дед упал с крыльца, обе ноги сломал… Туда идти далеко, вот и не успел вернуться дотемна… Я слово вам даю, что Ленька не партизан! Отпустите его, пожалуйста.
Такой версии гауптман еще не слышал. А Лиза, помолчав, добавила:
— Или меня арестуйте. Вместо него, или вместе с ним.
— Не говори глупостей. Значит, как мы поступим… Задержанного опросим, и если ваши с ним показания сойдутся, тогда я его отпущу.
— Обещаете?
На лице девушки просияла надежда, смешанная с тревогой. Она не знала, связан Ленька с партизанами, или нет, когда бросилась защищать его, и тем более не знала, сойдутся ли показания… Но шанс на спасение у него все-таки появился.
— Только если ты мне тоже кое-что пообещаешь в ответ. – Дитер оставался по-прежнему серьезным, но в глазах на миг сверкнула лукавая искорка.
— Что же?
— Скоро узнаешь. Просто пообещай, что выполнишь мою просьбу. Ничего плохого или страшного я не попрошу, уверяю тебя.
Сомнение пару секунд терзало душу. Но если уж начала бороться за Леньку, надо идти до конца. А может, и правда, верилось, что офицер не причинит ей вреда?..
— Хорошо, Дитер. Я сделаю все, что вы скажете. – Словно прыгнув с обрыва вниз, произнесла она.
— Вот и славно. Только не бойся. – Кирхнер весело подмигнул Лизе и со странной улыбкой вышел во двор. Судя по всему, разговором он остался доволен.
— Да видели бы твои родители, что ты с фашистами водишься, они бы со стыда сгорели. – Тетка больше не плакала, только смотрела на племянницу с ненавистью.
— Если кого-то еще будут арестовывать, ты говори мне, ладно? – Хоть девушке было больно и обидно, она сделала вид, что пропустила жгучий упрек мимо ушей. В голове ее сложился план, немного отчаянный, немного глупый…
— Лиза!
Она открыла глаза от того, что кто-то легонько тормошил ее за руку. На улице еще не рассвело, и меньше всего девушка думала увидеть перед собой их «постояльца». Она вздрогнула, натянув простыню до самых глаз, с нескрываемым страхом ожидая, что же тот будет делать дальше.
— Собирайся, идем.
— Дитер? Что вы здесь делаете? Я арестована? – Спутанные и страшные мысли лезли в голову, а он лишь сдержанно усмехнулся на это.
— Ты разве забыла про просьбу? У тебя есть пять минут, я жду на улице.
Девушка зачем-то надела новое платье, собираясь в лихорадочной спешке. А что? Умирать тоже надо красивой. Так говорила Машка, постоянно крутившаяся перед зеркалом и не знавшая отбоя от женихов. Поцеловав на прощание спящую тетку, Лиза вышла во двор, уже не торопясь.
Небо еще было темным, лишь где-то вдалеке чуть забрезжила яркая полосочка рассвета. Гауптман перебросился парой фраз с идущим навстречу патрулем, но его спутница не вслушивалась в слова. Свежий ветер тревожно обдал холодом, словно вторя ее безрадостным мыслям и переживаниям.
— Куда мы идем, Дитер?
— Скоро узнаешь. – Тень загадочной улыбки промелькнула на его лице, но, как всегда, тут же исчезла.
Вот дорога, знакомая до боли. Вот уже с луга повеяло запахом трав, и ставший практически родным раскидистый дуб открылся взгляду, сердито качая ветвями, словно вопрошая, где Лиза пропадала так долго… А вон и недавно появившийся на дороге шлагбаум с постом, где девушка была задержана. Не обращая никакого внимания ни на офицера, ни на постовых, которым тот махнул рукой, словно повинуясь зову сердца, она бросилась вперед, к дереву, свидетелю канувших в Лету времен и ее собственных переживаний, и долго стояла, приложив руку к могучему стволу.
— Я думал, ты захочешь прийти сюда снова. Со мной тебе здесь ничего не угрожает. – Спустя пару минут гауптман прервал тишину.
— Это и есть ваша просьба? – Лиза посмотрела на него, пораженная внезапной догадкой.
— Да. Прости, что не оставил тебе выбора, я знал, что иначе ты не согласишься.
— Люди и так говорят невесть что. А если снова увидят меня с вами…
— Никто не увидит. Еще только светает.
— Зачем я вам? – Наконец, решившись, задала она вопрос в лоб, заставив офицера задуматься.
— Не знаю. Если честно, я не знаю. Просто… Ты словно из другого мира, где нет смерти, крови и грязи. Где нет войны, а есть только этот луг, эти цветы, грустная песня, уют и покой. Ты напоминаешь мне о доме. Ты особенная. Я уже говорил, да?..
Он замолчал, сев на землю и глядя куда-то вдаль. Может, думал, что говорит какие-то глупости, а может, был рад, что наконец все это сказал. В любом случае, слова дались ему с трудом. А великолепное солнце с каждой минутой отвоевывало все больше неба над горизонтом.
— Хотите, я вам спою, Дитер?
— Конечно. – Он не поверил своим ушам.
— Вот только… — неуверенно начала девушка, словно сомневалась, не напрасно ли это, но затем странные игривые искорки вспыхнули в зеленых омутах. – Настасью Самийленко арестовали по доносу. За то, что голубей держала, да?
Дитер Кирхнер помнил женщину, смело размахивающую кочергой и осыпающую крепкой бранью его и двоих солдат, которые смогли скрутить ее не сразу. И уже спланировал показательную казнь на сегодня. Но, в самом деле, голубей уже уничтожили, а для казней других претендентов хоть отбавляй…
— Я понял. Сегодня она будет на свободе.
— Обещаете? – Она не отводила испытующего взгляда.
— Я также понимаю, что ты меня используешь, Лиза. Чтобы помочь своим односельчанам. Но хорошо подумай, стоят ли они хоть капли твоих стараний?
— Цвіте терен, цвіте терен, та й цвіт опадає,
Хто з любов’ю не знається, той горя не знає…
Она пела немного дрожащим, сильным голосом, опьяненная сознанием того, что еще одну жизнь удалось вырвать ей из рук смерти, сидящей рядом. И неведомо ей было тогда, что от любопытных глаз не укрыться в любом месте и в любую пору. И что вот-вот в кровавых боях изменится положение линии фронта…
А рассвет играл удивительными красками, открывая взгляду испещренный воронками луг и темнеющую вдали полосу леса…
***
Толпа шумела, словно море в грозовую погоду, заражая гневом равнодушных. Тетя Орыся беззвучно плакала, но не смела идти наперекор. Всего два дня назад отступили немцы, а сейчас, на помост построенной ими виселицы, на которой казнили братьев Карпенковых, поднималась Лиза. Она смотрела вперед поразительно отрешенно, словно давно уже смирившись. Ветер осторожно трепал ее короткие каштановые волосы – густую косу завистливым упреком отрезали те, кто совсем недавно звал девушку подругой.
— Предательница!
— …И не совестно?..
— Фашистская подстилка! – Лиза узнала голос Настасьи Самийленко, отчего защемило в сердце.
А горячие слезы утирал прохладный ветер, приносивший откуда-то с луга легкий, едва уловимый запах цветов и скошенных трав. Девушка молчала – просто не было слов. Лишь с удивлением смотрела то на тетку, прячущую глаза, то на искаженные злобой лица односельчан. Если бы они только знали…
— Туда тебе и дорога. – Под одобрительные выкрики толпы Ленька выбил табуретку из-под ног без суда осужденной, не вспомнив ни о прошлых чувствах, ни о совести, ни о жалости.
***
1995 г.
Его все время тянуло сюда, и вот, наконец, свершилось. Пожилой Дитер Кирхнер стоял молча, прислонившись к раскидистому дубу, свидетелю нескольких веков, который слышал грустную песню, что пела особенная юная девушка в 41-м, лежащая теперь в могиле под сенью ветвей. И по щекам старика даже спустя столько лет хлынули слезы. Он вспоминал, как немецкие войска вновь заняли село, ныне стертое с карты временем, как увидел на виселице ее… Как кричал: «Кто?!», срывая голос, как стрелял в кого-то. Как хоронил своими руками ту, что напоминала ему о доме, ту, что была словно из другого мира.
— Ну здравствуй, Лизонька.
Он присел рядом с могилой, глядя куда-то вдаль. Или в глубину своей памяти. А в воздухе витал чуть горьковатый аромат полевых цветов…
